Между Амуром и Невой - Страница 33

— Кто это? — спросил Буффаленок, увидев, как его спутник переменился в лице. — Еще русские американцы?

— Нет, это уже по мою душу. Говорить теперь некогда; делай, как я!

Лыков, а следом за ним мальчишка бросились в ближайшие ворота. Алексей снес с дороги кинувшегося было им наперерез дворника. Они обежали дом, потом каретный сарай и, ловко забравшись на крышу помойного выгреба, спрыгнули в соседний двор. Выскочили через калитку на улицу и снова побежали в сторону Лубянки, но тут навстречу им вылетела пролетка с новыми преследователями. Их умело отсекали от спасительных Никитников и загоняли на Трубу.

Алексей быстро осмотрелся — затравленно, но не испуганно. На той стороне улицы заметил вывеску: «Ф. Пшениснов — духовный портной». Годится!

Они ворвались в мастерскую, перепугав хозяина с работником до смерти — те решили, что это налет. Дверь заперли изнутри на засов, и вовремя: снаружи ее уже через несколько секунд принялись увлеченно ломать.

Так Лыков с Буффаленком оказались в осаде. Алексей первым делом спустил мирное население в погреб, чтобы не пострадало в случае штурма, и закрыл черный ход. На окнах мастерской были решетки, двери и засовы крепкие — оборона обещала быть упорной. С двумя заряженными револьверами он в любом случае продержится до прихода полиции, но лучше было обойтись без нее. Той же точки зрения придерживались и анчуткинские люди, поэтому уже через минуту вступили через форточку в переговоры с Лыковым.

— Слышь, лешман, нас тут восемь человек. Все одно долго не продержишься. Сейчас приладим веревку и вырвем дверь лошадью; лучше так выходи. Удавим на гашнике, и всех делов. Мальчонку мы не тронем…

— Ты, шерстяной, поговорил бы с теми своими ребятами, кто жив остался — хотят они со мной знаться, или лучше убегут, — внушительно отвечал Алексей. — Сразу видать дурака… А чем дверь ломать, сбегай спервоначалу к Мячеву и скажи ему: Степан Горсткин об нас разговор имеет. Запомни — Степан Горсткин.

— Ах, ты, песья лодыга! — осерчал «шерстяной». — Михайла Ильич про тебя уже поручение дал. Налить как богатому до полного удовольствия, опосля чего в пещерку поместить в Дорогомиловских каменоломнях. А Горсткин пусть потом к тебе на могилку приходит — нам не жалко…

— Чувырло, еловая голова, — в тон ему отвечал Лыков. — В последний раз говорю: срочно вызвать сюда Мячева и Степана Горсткина! Они тебе, дурню, всё объяснят. Иначе начну стрелять, и будет у вас тогда большой некомплект!

И красноречиво щелкнул курком «веблея».

Уверенный тон Алексея, а еще больше память о том, как он обращается с револьверами, остудили пыл осаждавших. Кроме того, на стрельбу сбегутся городовые, и без того уже накрученные вице-губернатором. Разумнее показалось не шуметь и вызвать начальство — пусть оно и решает.

Потянулись минуты ожидания. Восемь «утюгов» ходили под окнами, не спуская глаз с двери. Воспользовавшись паузой, Буффаленок немедленно перевел разговор на отца, спросил, где он.

— Давай сначала выберемся отсюда, — пытался оттянуть тяжелое объяснение Лыков.

— Он жив? — в лоб спросил подросток, глядя ему прямо в глаза.

— Нет, — с грустью ответил Алексей. — Он погиб 18 февраля 1881 года и похоронен на Рогожском кладбище. Я очень любил Федора, и все отдал бы, чтобы… но ничего уже не изменить.

Лицо мальчишки сразу состарилось, глаза потухли, руки повисли, как плети. Алексею стало невероятно тяжело, как тогда, когда он нес мертвого Буффало по ледяному подвалу новоярмарочного собора… Он положил руку на голову подростку, неуклюже погладил его жесткие вихры, но тот сразу отстранился, отошел к стене.

Прошла тягостная минута. Потом сын Буффало повернулся; лицо его было уже твердым, глаза сухими.

— Кто это сделал и где он сейчас?

— Я убил того человека; его звали Гришка Отребьев. Уголовник, сволочь. Но это длинная история… Скажи — как тебя зовут?

— Федор.

— Как его. Федор Федорович Ратманов. Твоего отца помнят и любят в Москве много достойных людей. И тебе будут очень рады… А где твоя мать? В Америке?

— Она умерла восемь месяцев назад от чахотки. А перед тем наказала мне разыскать отца. Разыскал…

— Ты знаешь, что у тебя есть маленький братик? Федор женился за год до смерти на хорошей женщине, купеческой вдове. У них родился сын, но он не успел его увидеть… Твоему брату сейчас два года, его зовут Александр. Имя выбрал заранее Федор; была бы дочка — назвали бы Александрой.

— Мою мать звали Александра. Видно, отец помнил ее, потому такое имя и назначил!

— Наверное в честь нее, — охотно согласился Лыков.

— У меня есть братишка, — словно пробуя эту новость на слух, медленно проговорил Ратманов-младший. — Ради этого стоило плыть через океан! А отцова вдова действительно добрая женщина?

— Очень. Полина Аркадьевна, еще совсем не старая, отказывается выходить снова замуж, говорит, что лучше человека, чем твой отец, уже не встретит. И растит Сашу. Думаю, вы с ней подружитесь.

— Брат. И — как это по-русски — мачеха?

— Мачеха, но лучше — приемная мать.

— …И приемная мать. Да, так лучше. Целая семья получается. Я так хотел семью, отца… Пусть будет такая семья! Я очень постараюсь и буду их любить; тяжело очень одному. А вырасту, стану зарабатывать, содержать их!

Алексей не успел сказать Буффаленку, что денег у его новой семьи достаточно; в переулке зазвенели подковы. С двух сторон одновременно подъехали пролетки, послышался голос Степана Горсткина и еще чей-то властный баритон. Не иначе, как пожаловал наследник московского трона.