Между Амуром и Невой - Страница 59

— Правильно все рассказываешь, аккурат по газетам. Интересовался?

— Не каждый день на Руси царей убивают.

— Был пятый метальщик. Вот этот, белобрысый. Фамилия его Загадашников. Он «чистильщик». Перовская никому о нем не говорила. Он стоял отдельно от всех, на подстраховке, чтобы в случае чего довести дело до конца. И бомба у Загадашникова была самая большая, но — не понадобилась. Рысаков о нём не знал, а те, кто знал — не выдали. Везучий человек…

— А откуда о том известно? — усомнился Челубей. — Сам, что ли, рассказал? Разве о таком рассказывают?

— Тюрьма всё знает, — ответил убеждённо Наговицын. (Алексей при этих словах поежился — а вдруг его шифры и беседы тоже сделались известны этому всезнайке?). — Загадашников фигура крупная и долго здесь не просидит. Его взяли за мелочь, дали всего четыре года; власти и не в курсах, что он давно на верёвку наработал. И не узнают никогда; тюрьма своих не выдаёт! А окажется Бомбист на поселении, вскорости сбежит и ещё нынешнему царю фитилёк зажжёт; он человек решительный.

Вот так так! Лыков с трудом сохранял невозмутимое выражение лица. Чего только не выведаешь, окунувшись в арестантскую среду с той стороны. Парень соскочил с самой страшной в Уложении о наказаниях 249-й статьи, где на все пункты только один приговор — смертная казнь, об этом знают сотни людей, и молчат! Надо снова встретиться со Щастьевым…

— А вот другой счастливчик ковыляет, — Митрофан указал на колченого мужичонку в драном бушлате, неопрятного и жалкого. — На вид фармазон, а рукам цены нет! Панфил-блинодел. Здесь в Сибири, почитай, все крупные торговые дома на фальшивых деньгах поднялись. Купцы ставят далеко в тайге заимку, снаряжают всем необходимым и селят туда таких вот людей. Раз в неделю заезжают, привозят бумагу и поесть, а забирают готовые финажки. Когда последних нарисовано уже достаточно, заимку сжигают. Вместе с мастерами, чтобы, значит, концы в воду… Панфил здорово обгорел, ногу испортил, но живой из пламени выполз. Теперь боится, что прежние хозяева прознают про то, и вернуться добить. Здесь с этим строго.

— Донести не пытался? Из мести…

— А с этим ещё строже! Он порядочный арестант. Опять же понимает: так ещё, может, перекантуется; а донесёт — тогда конец; свои удавят, по закону.

Прогулка по тюрьме продолжалась. Перед корпусом третьего кандального отделения Наговицын молча поручкался с изнуренным, грустным, восточного вида мужчиной, у которого из-под арестантского бушлата высовывалась линялая синяя блуза.

— Вроде я такие на турках видел, на войне, — удивился Алексей.

— А он и есть турок. Беда у него — застрял в Сибири безо всякой вины!

— Но война уж пять лет, как кончилась.

— Война кончилась, а он сидит. Махмед-бей его зовут; простой онбаши. Их там где-то на Кавказе взяли в плен сразу целую роту, и поместили в Батуме. Когда перемирие назначили, тамошний полицмейстер стал собирать с пленных деньги, за то, что их домой отправляют, представляете! А у этого денег не было, его наши казаки уже ограбили до того. И полицмейстер написал какую-то бумагу и отправил Махмед-бея в Сибирь. Думаю — с целью остальным острастку дать, чтобы платили исправнее. Так и сидит турка с тех пор. Я нарочно полюбопытствовал, разыскал у нас в канцелярии ту бумагу. В ней написано, что сей человек схвачен в расположении войск переодетый пастухом. Шпион, значит. А подписи за коменданта района и за секретаря одной рукой, и без приложения печати. Явная липа!

— А писать наверх он не пытался?

— Ха! Здесь напишешь… Махмед дважды подавал прошения на высочайшее имя, но кому? Кандыбе. В первый раз выпороли, во второй в карцер на месяц посадили. Больше уж он и не пытался. Кстати, — обернулся Наговицын к Лыкову, — что у тебя вышло вчера с нашим майором?

— Хотел у него в город отпроситься, в торговые бани. Три недели не мылись.

— И как?

— Чуть не выпорол. Спасибо помощнику — отговорил.

— Да, с Кандыбой шутки плохи. Натуральный зверь! Вечно херый, лопает с утра до вечера да арестантов лупцует. Но интересы свои ещё как блюдет: за деньги с него что хошь можно получить. Тут в лазарете богатый скопец прохлаждается. Год уже отдыхает от этапов. Кандыба старается объявить его больным и выпустить на поселение, но доктор пока держится. Дожмёт! там такие деньги проплачены…

— А помощник, что меня отстоял, каков?

— Щастьев совсем другой.

— Либерал?

— Вот уж нет. Потачки никому не даст; мужчина строгий. Но по делу, а не из дури, как смотритель. Справедливый. Тюрьма его уважает. Вот бы кому на место Кандыбы, но майор наш хоть и пьяница, однако хитрый. Внутри забора он дал помощнику, почитай, полную власть — чтобы самому службой не заниматься. Но наружу ни одна бумага без его подписи не выходит, хотя их сочиняет все тот же Щастьев. Три года Кандыба в отпуску не был! Боится — останется Платон Серафимович за него, начальство и обнаружит, кто чего стоит. Так что, сидеть Щастьеву в помощниках до майорского пенсиона… И насчет бани к нему иди, а майора избегай.

Прошли ещё саженей сто. Резидент показал кухни, прачечную. Навстречу попался человек с караваем в руках, невзрачный бородач с бегающим взглядом.

— А вот вам и настоящий шпион.

— Этот мазурик?

— Самый что ни на есть шпион. Австро-венгерский, хотя по нации галицийский хохол. Зовут Кость Зарудный. Попался жандармам, когда рисовал фортификации Васильковского укрепления под Киевом. Он в Подолии целую тайную организацию мазепинцев создал! Главная идея у них была — независимое королевство Украина с каким-нибудь германским князем на троне. Слово-то какое выдумали: Украина! лишь бы не говорить «Малороссия»…